Это поселилось в его голове и не хотело его отпускать.
Всё – ложь и обман. Впервые Харви столкнулся с ними в таких ужасающих масштабах. И это он еще не осознал, в какую серьезную передрягу оказался втянут.
Он ничего не знал о Шестой Станции кроме общей информации, наполнявшей СМИ – крупные разработки в разных областях, в основном – в генной инженерии. Нашумевшая процедура пролонгированной реанимации… ох черт.
Харви сидел на постели, обхватив голову руками. Его трясла крупная дрожь.
Пациент Один. Так они меня называли. У меня есть имя, но они промаркировали меня. Я для них просто пациент – первый в списке.
Горечь обиды наполняла его, обиды злобной, требующей мести, требующей выхода. Никогда прежде Харви не испытывал ничего подобного – он одновременно удивлялся и пугался этому чувству.
Неужели так ощущает себя тот, кого предали?
Почти неделю назад санитар Стивен принес в его палату дубликатор, что было категорически запрещено – до этого Харви находился в информационной изоляции. Но Стивена подкупил загадочный незнакомец; этот же незнакомец, перехватив Харви в Муравейнике, рассказал ему правду про проект «Дневной свет»: о Пациенте Ноль и о том, как именно Харви оказался в больничной капсуле.
Не было никакой аварии. Никакой критической ситуации. Все было гораздо проще: лаборатория, операционный стол, контролируемый эксперимент.
Они меня убили.
Почему-то его это рассмешило – и, громко засмеявшись, Харви поднялся с постели, подошел к белоснежной стене и уткнулся в нее лбом. Он знал, что за ним наблюдают – особенно сейчас, после того как Стивен дал ему доступ в киберпространство (хорошо хоть линия была защищена и они не дознались пока, что же именно Харви там делал. А может, и дознались), но ему было все равно. Харви стоял и тихо смеялся, в пустоту больничной комнаты вылетал смех, грудной и звонкий. Он смеялся так сильно, что едва мог дышать. Потом схватился за пластырь на шее и сорвал его, обнажая красную точку, незаживающую рану – дважды в день ему кололи какие-то препараты, и если верить Капальди (но разве можно теперь вообще кому-то верить?), во время операции амброзию вводили туда же, в сонную артерию.
Харви потер отметку, как будто ее можно было оттереть – убрать, как и последние недели его жизни, как и тот кошмар, в который его втянули насильно, против воли, бессовестно и жестоко. Несправедливо. Это все было несправедливо. И он этого не заслужил.
Почему именно я? – банальный вопрос любого человека, оказавшегося в беде.
Другое дело, что из этой беды Харви не вытащит никто. Это Пациента Ноль вывели из стен, это и его вина тоже, а у Харви нет ни связей, ни высокопоставленных друзей, ни денег: его смерть никому не повредит, ничего не изменит, и если вдруг окажется, что препарат действует не так, как задумали светлые умы современности, его просто спишут со счетов и пустят в оборот. Если раньше он бы питал надежду на лучшее, то сейчас Харви не обольщался насчет своей незавидной судьбы.
И с поразительной ясностью он осознал, что сейчас – худший момент его жизни, что если бы у отчаяния была глубина, то вот она, достигнута, дальше падать некуда. Нелепо, конечно, ведь формально его «жизнь» на этот момент длилась всего три недели.
Харви не смог бы сказать, сколько стоял вот так – истерически смеясь и расчесывая рану на шее, которая уж кровоточила под его ногтями. Но вот дверь отъехала в сторону, и на пороге появилась девушка – кажется, она была заменой Стивена. Кажется, ее звали Лала. Харви не мог сказать наверняка – последние шесть дней, с того разговора, он жил как в тумане, существуя в постоянной прострации и не обращая внимания на окружающий мир.
Он резко обернулся к ней, вид совершенно безумный: волосы всклокочены, в глазах застыли слёзы, по шее, прямо на белоснежную футболку-поло, стекает кровь.
- Вы знаете, за что уволили вашего предшественника? – услышал он свой голос, неожиданно хладнокровный и спокойный.
А только уволили? Как знать, возможно, Стивена уже нет в живых. Теперь Харви не был уверен ни в чем: кажется, он столкнулся с людьми, способными на самые гнусные поступки.

Санитар говорила с ощутимым акцентом, который придавал всему, что бы она не произнесла, эффект комичности. Впрочем, Харви уже было не до смеха – он свое только что отсмеялся. Вмиг посерьезнев, он отступил назад, будто женщина двигалась на него с ножом и очевидным намерением «зарэзать».
Интересно, она дурака валяет или действительно не знает про Стивена? Возможно, ей и не сказали о том, что здесь произошло неделю назад. – Отлично, теперь он становился параноиком.
- Послушайте, Лала… Ведь вы Лала, так? – Отличное начало. А дальше что? Будем напрямую просить ее открыть дверь и выпустить отсюда? Он вздохнул. Харви совершенно не знал, что ему сказать. Он улыбнулся – постарался сделать это как можно более ненавязчиво, однако получилось вымученно и натянуто.
- Я здесь уже три недели. Кроме этой комнаты ничего не вижу. Уже готов выть. Поговорите со мной?
Он ловко нырнул под рукой девушки – сейчас Харви меньше всего хотел, чтоб ему что-то вкалывали, чем-то протирали и вообще воздействовали на него какими бы то ни было веществами.
- Расскажите что-нибудь о мире за пределами этих четырех стен… Не знаю, например, на каком этаже мы находимся?
Есть ли здесь охрана? Как отсюда выбраться?
Он не лгал – комната почти физически давила на него, и Харви чувствовал, что еще чуть-чуть – и начнет сходить с ума. Ему и раньше-то было тяжело переносить замкнутое пространство, а теперь, когда больничная палата стала клеткой, было и вовсе невтерпеж. Но хуже этого было лишь чувство одиночества – единственный, кто мог ему помочь, это тот парень, Ноль. И первые дни Харви ждал и надеялся, что он вновь выйдет на связь, как-то организует ему побег или вроде того. Но никаких новостей, никакой весточки от него – похоже, и он покинул Харви.
Внезапно он удивился тому, как реагирует на происходящее. Обида, желчь, обвинения – все это было так несвойственно Харви Майнфилду, капеллану католической церкви, - он принимал все стоически и философски, всегда избегал дурных мыслей и судить начинал в первую очередь с себя.
Это всё стресс. Я остро на все реагирую, и ещё бы – любой в таких обстоятельствах потерял голову! А мне нужно сосредоточиться. Паникой тут не поможешь.
Что ему действительно было нужно, так это план побега. И чутье подсказывало Харви, что центральной фигурой в нем будут сто восемьдесят армянских сантиметров в больничном халате.